Елена Игнатова - Загадки Петербурга II. Город трех революций
Через год Анциферова снова привезли в Ленинград, на новое следствие. Соловецкий год был страшен: он получил известие о смерти жены, в лагере от сыпного тифа умерли его друзья, и сам он был на волосок от гибели. На Соловках Николая Павловича обвинили в участии во внутрилагерном заговоре, и он оказался в камере смертников с чекистами из соловецкого начальства — в лагерях шла смена «персонала». Каждую ночь кого-то вызывали на расстрел; наконец вызвали его, но вместо расстрела перевели в другой барак и вскоре отправили в Ленинград, где шло следствие по «академическому делу». Все повторялось: опять Дом предварительного заключения, только людей в нем заметно прибавилось, и снова допрашивал следователь Стромин. Но год назад Анциферова допрашивали как «рядового» участника кружка Мейера, а теперь от его показаний ждали многого. По сценарию ОГПУ во «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России» входило руководство Центрального бюро краеведения (ЦКБ), научным сотрудником которого был Анциферов, и его показания должны были подтвердить этот вымысел. За «признание» ему было обещано смягчение прежнего приговора и скорое освобождение.
Николай Павлович производил впечатление мягкого человека, Стромин знал о его глубокой привязанности к семье и был уверен в успехе. Действительно, в отличие от Н. С. Штакельберг, Анциферов охотно отвечал на вопросы о сотрудниках ЦКБ — «…я поставил перед собой легкую задачу. Я решил написать все хорошее, что я знал о своих товарищах», — и Стромин в гневе рвал исписанные им листы. Анциферов упорствовал, несмотря на ухищрения своего мучителя, на тяжелое свидание с матерью, на встречу с маленькой дочкой, после которой он «плакал, нет, не плакал, рыдал, всхлипывая как маленький. Вся моя сломленная жизнь зашевелилась во мне, причиняя нестерпимую боль». От его выбора зависели судьбы его матери и детей, но «здесь нет места компромиссу. Или — или. Значит, выбор нужно сделать окончательный, и я выбираю смерть». Будущего не было, и в одиночной камере Николай Павлович вызывал в памяти прожитое, горячо молился, во сне к нему приходила Таня, и он навсегда запомнил, как «стоял перед голой, пустой стеной своей камеры, преисполненный счастьем, и чувствовал, что лицо мое сияет. Я сознавал тогда, что ухожу из жизни победителем». Память о прошлом может стать опорой или наказанием человека: через несколько лет Анциферов узнал о расстреле Стромина и пожалел его — что тот должен был пережить перед своим концом! Не добившись от Анциферова ни одной уступки, ни единого слова лжи, его приговорили к пяти годам концлагеря с зачетом предварительного заключения.
После работы на строительстве Беломоро-Балтийского канала Анциферов был освобожден и в 1933 году вернулся в Ленинград. Он писал, вспоминая об «академическом деле»: «Я пережил чувство гордости за своих коллег. Мы, представители „гнилой интеллигенции“, в большинстве устояли. Не писали „романов“. А собранные следствием романы были настолько жалки, что не дали материала для постановки „шахтинского“ дела[85] научной интеллигенции». В книге воспоминаний «Из дум о былом» Николая Павловича Анциферова много цитат из стихов Александра Блока, его жизнь проходила под знаком этой поэзии. Он особенно любил строки из пьесы Блока «Роза и крест»: «Сердцу закон непреложный — Радость — Страданье одно!» Радость — Страданье — так можно сказать о его собственной судьбе. В 1934 году Анциферов переехал в Москву, вернулся к научной работе и был снова арестован в 1937 году. Его жизнь продолжала идти по краю пропасти: после двух лет лагеря в Уссурийском крае его дело пересмотрели и он вернулся в Москву. Дети оставались в Ленинграде, сын Светик умер во время блокады, Таню фашисты угнали из оккупированного Детского Села на работу в Германию. «Когда я начал писать эти воспоминания, я думал о своих детях: пусть они, читая эти страницы, повторят в своей душе путь моей жизни. Детей у меня больше нет: их отняла война». В 1948 году Николай Павлович узнал, что Таня жива, что после Германии она попала в США и стала сотрудником радиостанции «Голос Аме́рики» — это известие было последним чудом в его судьбе. «Благодаря тому, что моя жизнь была очень содержательна событиями, думами, переживаниями, — начинал Анциферов свои воспоминания, — мне мой жизненный путь кажется чрезвычайно длинным. И это радует меня».
Большие перемены
(Ленинград в конце 20-х — начале 30-х годов)
Продажа культурных ценностей. Отношение города к коллективизации. Приток новой «рабсилы». Мужики. Николай Олейников и Дмитрий Жуков. Первые итоги соцстроительства. Новая аристократия. Трудности жизни. Нищие жертвователи. «Голубые е́ды». Ложное пространство архитектуры и жизни. Праздники и будни 1934 года. Убийство Кирова и его последствия
Мы знаем, что большевики не были бессмысленными разрушителями и злодеями, у них была великая позитивная идея — преобразование мира, а для начала — доставшейся им России. Возглавить мировую революцию могла только индустриально развитая страна, поэтому следовало в кратчайшие сроки возродить и укрепить российскую индустрию, а для этого требовалась мобилизация всех сил народа. Как мобилизовать народ, они знали с самого начала — в 1920 году на IX съезде партии Троцкий клеймил «буржуазный предрассудок о том, что принудительный труд непроизводителен», потому что именно такой труд заложен «в основе нашего хозяйственного строительства, а стало быть, социалистической организации вообще». Строителям будущего не сулили скорых благ: сначала наладим добычу сырья, потом восстановим производство, потом — производство средств производства, потом — тяжелую промышленность и лишь «в стадии последнего звена хозяйственной цепи — производство средств потребления, непосредственно осязательный для масс плод работы», говорил Троцкий.
К концу XIX века миром завладела идея, что развитие техники обеспечит человечеству счастье и процветание, европейская литература описывала будущее «машинное» блаженство, искусство воспевало чудеса производства. В 1922 году в петроградском Большом Драматическом театре была поставлена пьеса немецкого драматурга Георга Кайзера «Газ». Автор оформления спектакля Ю. П. Анненков вспоминал: «Все элементы декораций — схематический… аспект завода — колеса, трубы, цепи, спирали, заполнявшие громадную сцену во всю ее глубину, высоту и ширину, ожили благодаря ряду механизмов… Освещение тоже было динамическим, и даже по протянутым через сцену проволокам проносились электрические искры». Премьеру спектакля приурочили к пятой годовщине Октября, спектакль был встречен с восторгом, критик Адриан Пиотровский писал: «Герой, не в переносном, а в прямом смысле, — завод, сначала живущий шестернями и колесами, потом гибнущий, лежащий мертвым и, наконец, снова восставший. Действующие лица, рабочие — только проявление этого гигантского героя». Вот идеал новой жизни — восставшие заводы, грандиозные стройки и каналы, превращение земельных угодий страны в единое пахотное поле, а отдельных крестьянских хозяйств в коллективные. Советская Россия скоро станет Новым Светом, новой Америкой — в конце 20-х годов с этим утверждением были согласны и побывавшие в СССР иностранцы, ведь Запад переживал экономический кризис, а здесь такой размах! Американский писатель Дос Пассос, посетивший СССР в 1928 году, писал: «Я полагал себя достаточно энергичным человеком, но эти люди могли дать мне сто очков форы… Я чувствовал, что, несмотря на уничтожение многих талантливых людей при ликвидации наиболее образованных правящих классов, русские по-прежнему могли рассматриваться как один из основных резервуаров человеческого разума».
Разум и энтузиазм, безусловно, необходимы, но кроме них для построения социализма требовались деньги. В начале 30-х годов ОГПУ проводило аресты зажиточных людей, принуждая их «добровольно» пожертвовать золото и валюту в фонд индустриализации. Этих людей помещали в переполненные камеры-«парилки», угрозами, издевательствами, арестами родственников вынуждали отдать все принадлежавшие им ценности и тогда освобождали. Аресты с «политико-экономической целью» нередко приводили к трагедиям: в 1931 году покончил с собой известный в Ленинграде врач Б. И. Ахшарумов, он вернулся из тюрьмы с агентами НКВД, отдал им шкатулку с ценностями, а потом принял яд. Его спасли, но после перенесенного в тюрьме он не мог жить и через несколько дней выбросился из окна своей квартиры. Для пополнения государственной казны годились все способы, в ведомстве ОГПУ было предприятие под скромным названием «утильзавод № 1». На этом заводе путем химической обработки смывали позолоту с иконостасов, киотов, икон, церковной утвари и с золоченых листов храмовых куполов. К началу 30-х годов утильзавод ОГПУ ежемесячно получал таким образом около тридцати килограммов золота, которое превращали в слитки. Когда было решено закрыть московский храм Христа Спасителя, хозяйственный отдел ОГПУ обратился во ВЦИК с предложением отдать утильзаводу № 1 листы покрытия его куполов: «…в настоящее время оставлять на куполах до 20 пудов золота (1/2 миллиона валюты) является излишней для СССР роскошью, а реализация золота будет большим вкладом в дело индустриализации страны». Это предложение было одобрено.
